С утра сообщение в аське: "Наташа, где мои трусы?!!!!!!!!!!!"


И что отвечать в таких случаях?

---

Водители утренних автобусов, по-моему, отбивают такт любимых мелодий на педали тормоза.

Реклама на местном телеканале: "Приглашаем на распродажу не дешевой обуви по низким ценам"

Ларёк на остановке - на окошке листок бумаги с надписью: "Без денег не стучать!!!"


И, да - иногда так хочется формы, ну бы его в задницу, это содержание!

---

Не знаю… Какие-то такие щемящие чувства к этой дружественной субстанции: как к доревевшемуся до икоты ребёнку. Голодный, холодный, простывший, несчастный. И жалко мне его, жалко: я-то очень хорошо понимаю, что он не умеет один, не может, задыхается просто, как клаустрофоб в закрытой комнате. И, вроде, мне ничего не стоит согласиться и совершить акт человеколюбия, да надолго меня не хватит. Возрождать неясно что из пепла - бессмысленно. Даже не воспринимаю его предложения всерьез. С ним я слишком комфортно себя ощущаю, слишком свободно, не стесняясь никаких проявлений и тем, не задумываюсь даже о том, что говорю – потому что сказать могу абсолютно все, но это отношения старых добрых друзей – гармония. Любовные переживания и заламывания рук, сны и волнения – о другом. А попытки ревности и разузнать – кто, зачем и почему – лишь прикрытие, потому что ему нужно сейчас отлежаться в берлоге нашей дружбы, залечить свои «раны» и, сказав в сотый раз «спасибо», уйти. Пусть так и будет. Наверное.

---

Такое ощущение, что жизнь хочет мне что-то объяснить, достучаться , дать шанс… Вот прямо сейчас – встречами, фразами, намёками, взглядами – просит услышать, а я не могу. Не понимаю! И все мои движения – не в ту сторону.

---

Неподражаемо лжёт жизнь:
Сверх ожидания, сверх лжи...
Но по дрожанию всех жил
Можешь узнать: жизнь!

Словно во ржи лежишь: звон, синь...
(Что ж, что во лжи лежишь!) - жар, вал...
Бормот - сквозь жимолость - ста жал...
Радуйся же! - Звал!

И не кори меня, друг, столь
Заворожимы у нас, тел,
Души - что вот уже: лбом в сон,
Ибо - зачем пел?

В белую книгу твоих тишизн,
В дикую глину твоих "да" -
Тихо склоняю облом лба:
Ибо ладонь - жизнь.

М. Цветаева

---

семейное. бредовое.

Брат с женой уехали в понедельник в Кировск, на двух машинах перевезли вещи, распаковали, наконец, свои свадебные подарки (чашки-ложки-тарелки) на новом месте. Пусть возводят громаду быта на просторах своей однокомнатной съемной квартиры.
Катя уезжала в приподнятом настроении, будто из тюрьмы сбежала. Я, полностью разделяя ее ощущение праздника, потребовала шампанского в честь убытия любимой невестки. Честно старалась не злорадствовать, да только получалось у меня это плохо.
Родители отсвечивают грустью в глазах – привыкли к «топоту детских ножек», к мелкому хулиганству рыжего монстрика, к его воплям, щипкам, от которых остаются настоящие взрослые синяки, к его завидному умению влезть именно туда, куда не надо, к постоянному прединфарктному состоянию, в которое впадаю даже я, когда вижу это чудище вреднючее безмятежно стоящим на самом краешке компьютерного стола и ссущим, пардон, на пол…
А тут моё племянниковое сокровище еще и заболело - на следующий же после переезда день. Папа как-то притих, сложно ему даются такие перемены – внука он любит горячо и страстно, правда, понять это можно только увидев, с какой нежностью он берет Ваньку на руки, как замирает, когда тот своими ручонками обнимает дедову шею, я в такие моменты спешу отвернуться – такое странное ощущение, что заглянула в самую душу, подсмотрела за чем-то интимным в замочную скважину. Мама, конечно же с самым недовольным видом, на который способна (актриса, ничего не скажешь), принялась звонить Кате по телефону и давать советы: как лечить, чем кормить, чем поить, не тянуть, врача вызывать, и «по ушам получите за ребёнка».
К обеду подоспела бабушка, и, не смотря на весьма определенное отношение к Катечке, которое она обычно формулирует фразой: «вот ведь прилипла, как дерьмо к лопате», будучи ярой сторонницей переезда, вдруг взялась плакать по Ване: «Ах, грустно-тошно будет без правнука». Детей-то маленьких она вообще не любит, если что. Но тут сентиментальная волна ее подхватила и понесла: Женьку бабушка обняла, назвала сиротинушкой, на что родители попытались отреагировать междометиями и взмахами рук – типа, мама, мы еще тут, тьфу-тьфу-тьфу! Бабушка Валя пропустила их замечания мимо ушей: нет, живёт ребёнок один-одинешенек в Мурманске, значит, сирота. И не спорьте! Я в это время пыталась привести себя в божеский вид, т.е. делала макияж (Сестра меня, правда, почти отговорила, одарив комплиментом: «Наташ, да не красься, ты совсем даже и не страшная»). Бабушка обратила на меня свой взор, видимо, чтобы убедиться в том, что я на самом деле еще ничего и на улицу меня выпускать можно; вздохнула и опять заплакала: «На кого ты нас покидаешь, Наташа, когда ж теперь свидимся, ой горе-то какое!». Я аж нервно сглотнула: последний путь доброжелательной бездной раскинулся предо мной, кто-то услужливо оттолкнул утлую лодочку, берег отдалялся, родственники вслед прощально махали белыми платочками… Бр-р-р. «Я ехать передумала, на работу не пойду!», - заявила я, на что бабушка удовлетворенно кивнула: «Вот и хорошо» - отбила одну душу у потусторонних сил, которые явно вознамерились развалить-разбить семью на кусочки.
В общем, всеми ожидаемый и предвкушаемый отъезд, безболезненно был воспринят только мной, что вполне объяснимо – я-то сволочь известная, способна наслаждаться утренней тишиной, сладко спать и не грустить о кромсающих сновидения ребёнковых криках.
А остальным придётся привыкать.
Главное, чтобы это рыжее чудище поправилось!

---

Делают операцию.

---

Вспомнился один первоапрельский розыгрыш. Вот так взял и выпрыгнул из памяти. Улыбаюсь. Итак – первое апреля, я еду в утреннем троллейбусе на учебу, вокруг сонно, хмуро и к тому же холодно. Тут вдруг молодой человек у окна громко кричит: «Смотрите, дельфины!!!!!», и показывает куда-то рукой. Все пассажиры моментально прильнули к окнам в надеже увидеть сверкающие на солнце мокрые дельфиньи спины в голубой воде, а парень, виновато улыбаясь, поздравил всех с днем дураков.
Смеялись так…

---

Пара – молодой человек и девушка - заходит в богом забытый магазин компьютерной техники. Подвальное помещение, сырость, мало света, небогатый ассортимент, продавцы-замухрышки в очках. Девушка поворачивается к своему спутнику и говорит:
- Ром, пойдем отсюда – здесь ушлёпками пахнет!

---

похмельное

А на улице прелестная звонкая зимняя погода, в такую хорошо устраивать прогулки для похмельной головы. Под ногами снег – каждый раз ему удивляюсь – какой белый, беспрестанно поскальзываюсь в своих летних кроссовочках, перебираю ножками и дышу, дышу, дышу этим почти осязаемым воздухом, успокаивающим оскорблённую утром душу.
Люблю зиму. Только здесь, в как будто бы большом городе, она быстро сереет, хиреет и превращается в потрепанное нечто, не то, что в стольном граде моего сердца - там зима первозданно белая, пушистая, хрустящая, сугробная… Её не разъедает соль, её не превращают в кашу тысячи ног, её не соскребают с тротуаров. Там зима живая и настоящая. Как в той песенке про солёные снежки.
Буду ездить – любоваться.

---

Мы вчера так душевно нахрюкались шампанским... Организм-то не обманешь - он пятницу чует. И то, что сегодня суббота, он тоже знает. Работать отказывается. Зато требует жрать и продолжения банкета.

---

моей UnknownUnknown

Она долго смотрела на меняющий формы мир, на человеческие отношения, которые порой принимали уродливые сочетания, сочетания, которые ей казались неестественными и болезненными, а потом оказались нормой сосуществования; смотрела и пыталась соотнести себя с происходящим. Это ведь так сложно и больно – вырасти. Её «девочковость» была абсолютной и полной. Трогательной и романтичной. Нежнейшей. И удивительно рассудительной.
Такой же, как ее история любви. Любви, переполненной ИМ, где она была лишь красивой рамой для шедевра.
Мне кажется, сейчас она отвернулась от переменчивой действительности и уставилась своими огромными зелеными глазищами внутрь самой себя. И делает открытие за открытием. Видит за девочкой женщину. Удивляется ей и несмело радуется. Немножко робеет. Учится играть. Шаг за шагом – осторожно – в новую жизнь - неправильную, сложную; в жизнь, в которой так нелогично расставлены акценты, границы проницаемы, а порой и просто стёрты; где пахнет удовольствием от возможности забыть про правила (кто их теперь соблюдает?), где нужно самой создать, найти, придумать смысл – и быть.

Не знаю, к чему приведет процесс смены ориентиров, это и неважно, в общем, - будет жаль (но лишь чуть-чуть) ту девочку, которая уйдет, я ведь ее очень любила… Но новую – другую тебя я буду любить не меньше. Ведь шедевр – это ты, дорогая, ты – и никто другой.

---

- У неё уже, наверное, волосы та-ак выросли, да?
- Ну да.
- А насколько они длинные?
- Ну длинные.
- Ну насколько?
- Настолько, что их можно в трусы заправлять.

---

… иногда с ним - как волной об камни.

---

у меня сегодня температура.

Мне не было пяти лет, когда я научилась читать. Сама. Так все говорят. Я, правда, не очень понимаю, как четырехлетний ребёнок может взять и самостоятельно научиться читать, но как-то это произошло. Я помню, что невероятно хотелось знать, как дальше будут развиваться события в книжке после того, как мама говорила: «Ну, все давай спать, продолжим завтра». Мишка обычно к тому моменту спокойно посапывал и видел пятый сон, я же жадно ловила каждое слово и пыталась уговорить любимую мамулечку почитать мне еще немножко. Но взрослые – они ж такие – устают после работы, смотрят телевизор и болтают друг с другом. А ребенок в это время страдает от познавательного зуда. И активно разучивает буквы, складывает их в слоги, потому что там, за этими странными символами, таится огромный волшебный мир, полный чудес. И ребёнку туда было надо. Срочно.
Мама читала нам «Волшебника изумрудного города», «Приключения Чипполино», сказки Андерсена и Астрид Лингред… А потом я сама овладела наукой, позволяющей безнаказанно покидать реальность и перемещаться в параллельные вселенные.
И началось маньячество – я глотала без разбору все подряд, от сказок народов мира до рассказов про интимные подробности жизни навозных жуков, все мне казалось важным, интересным и достойным внимания. С домашней библиотекой я расправилась быстро. Настал черед библиотек городских, сотрудницам оных оставалось только жалеть худенькую маленькую девочку, которая выносила на своих плечах неподъемный груз чужих жизней, историй, печалей и радостей. У навозных жуков, кстати, печалей немало. Я забрасывала в топку очередную порцию литературы и шла за следующей, бесконечный поток, конвейер, который не останавливался ни на минуту. Хоть бы кто-нибудь тогда занялся моим чтением, посоветовал книгу хорошую, отсоветовал плохую, но родители лишь радовались моему рвению и не особенно вдавались в подробности. Бабуля до сих пор вспоминает, с каким удивлением она перебирала принесенные мною из библиотек книги, названия которых ставили ее в тупик. «Неужели тебе это интересно?», - спрашивала она, разглядывая очередной шедевр из серии «Последний день жизни капибары Сони», ответом служил нездоровый блеск моих глаз. Нездоровый в прямом смысле слова. Ибо именно тогда я окончательно и бесповоротно испортила зрение, и приобрела бледный вид, принуждающей врачей по сию пору советовать мне гранаты для повышения уровня гемоглобина в крови.
Но сколько приятных минут, часов, дней, недель я пережила благодаря книгам. Со временем ко мне пришло некое равновесие, сформировались предпочтения, я не говорю вкус, потому что, вероятно, до старших классов школы он особо со мной не дружил, маниакальная страсть приобрела форму хронического заболевания, и я спокойно жила, не надеясь на ремиссию.
Когда мне было шесть лет, мы с родителями и братом отдыхали на море, жили в какой-то комнате, по соседству с еще одной семьей. В один из дней они спустились обедать без меня, я спала (что совсем не удивительно, стоит только упустить меня из виду, как я сразу отбываю в мир грез – тем или иным способом). Вернувшись, они обнаружили свою дочь жадно поглощающей зефир в шоколаде, чумазую, но счастливую до жопы. Надо сказать, что сладкого, цитрусового, соленого, копченого и вообще вкусного мне не давали совсем – мучил диатез. До сих пор помню, как в детском саду на Новый год дед Мороз одаривал детей подарками – пакетами, полными конфет, мандарин, боже, как это пахло – я закрывала глаза и вдыхала чудесный аромат счастья, но тут коршуном налетала мама, выхватывала честно заработанный примерным поведением за весь гребаный год подарок и возвращала мне лишь выпотрошенный бездыханный пакетик, в котором грустно перекатывались карамельки, а весь запах, вся новогодняя шоколадная прелесть отправлялась в животы моих родственников. Оставалось только рыдать. А тут – зефир в шоколаде! Экстаз! И заслужила я его тем, что проснувшись, не кинулась лить слезы и звать мамочку, а тихонько взяла с полки книжечку и принялась читать, чем до глубины души поразила мать соседствующего семейства, и она угостила меня сладостью, не подозревая, что будь на месте мои родители, они бы с душераздирающим криком «не-е-е-ет» выбыли бы коробку из рук дающего. Мама долго еще меня отчитывала за проявленную несознательность, ругалась, но упреки не достигали цели – ибо цели достиг зефир.
В 1991 году мы приобрели дом в Днепропетровской области тогда еще на (а не в) Украине, и нас, детей, отправляли туда на все лето, там со мной впервые случились творческие муки, и на свет была произведена куча кривобоких, но душевных стихов, о природе и любви.
Ну, да я о чтении. Со школьной программой я обычно справлялась за пару недель, в крайнем случае – за месяц. Целину сельской библиотеки я за пару сезонов тоже освоила, на безрыбье метнулась в сторону книг на украинском, по ходу осваивая язык, допекая носителей, которые надо сказать, тоже иногда пасовали перед «рiдной мовой» и не могли объяснить значение того или иного слова. Но это понятное дело – каникулы мы проводили в восточной части Украины (что-то не к месту вспомнилось, как на уроке истории в школе один из моих одноклассников, стоя у карты, рассказывая о древней Руси, обронил потрясающую фразу: «на левобережье правого берега Днепра»).
В общем, книги заканчивались, места, где они водились, оскудели, приходилось больше спать ночами и чаще ходить на пляж. Надо заметить, что читательская страсть водилась только в моем организме, все остальные члены семьи были от нее освобождены. (Зачем-то хочется сказать условно-досрочно). И поэтому брат мой был жертвой маминого террора, т.к. он учился в начальных классах, а техника чтения страдала, ему был установлен план в несколько страниц текста в день. Для этого важного дела была приобретена книжка про старика Хоттабыча, бережно хранимая Мишей на печке, вечером, кряхтя, охая, и жалуясь на судьбу, он ее извлекал на свет божий и принимался за отработку повинности. Закончив, Миша делал закладку, убирал книгу на место и с просветлевшим лицом обращался к занятиям, которые доставляли ему настоящее удовольствие: брал крышку от кастрюли, садился во дворе на табуретку, раздувал щеки и начинал издавать тарахтящие звуки – машина тронулась, руль крутится-вертится, таксист на месте, поехали! Расплачивались пассажиры за доставку в пункт назначения листочками сирени, обрываемыми с соседнего куста. Так я впервые побывала за границей.
Так вот мой читательский голод вывел меня на след Хоттабыча. Не сдержавшись, я хапнула книжку с печки, и моментально ее слопала. Непоправимое свершилось. Вечером, взяв книгу с полки, брат поднес ее к глазам и издал дикий вопль. Лицо его побагровело, вены на шее вздулись, слезы брызнули из глаз: «Что ты наделала, - орал он, - как ты могла! Что мне теперь делать!!!» Я ошарашено наблюдала за происходящим, судорожно вспоминая события прошедшего дня, пыталась понять, что, блин, в самом деле я натворила. Но помимо того, как я с хохотом убегала от несущегося за мной с табуреткой в руках брата, ничего в голову не пришло, да и тот конфликт уже был исчерпан. Тем временем на крики сбежался весь дом. И принялся меня хаять. А Мишу успокаивать. Стуча зубами о край стакана, брат выпил воды, поутих и, поблёскивая зареванными глазами, ткнул в меня пальцем: «Наташа взяла мою книжку, читала ее, а закладку на место не вернула… теперь… теперь, - он снова стал всхлипывать и подергиваться, - теперь… мне придется все заново чита-а-ать!»

Надо бы сделать какой-нибудь вывод. Потому что писать мне вдруг надоело. Ну… будем считать это потоком сознания. Что пролилось – то пролилось. А вот во что вылилось - неясно.

---

Мне нравится сериал "Клиника", песни группы "Бумбокс" и пиво.
... ну, и Достоевский, конечно.

---

Ненавижу людей, которые извиняющимся тоном говорят гадости.

---

Получила еще один добрый совет: носить бюстгальтер наизнанку. От сглаза. Ах, да - и беречь пупок! Как зеницу ока. Заклею его нахрен завтра лейкопластырем.

до чего же люди добрые.

---

О, да – организовываю воинский учет. Плююсь и ругаюсь матом. При этом думаю, как бы покинуть рабочее место после обеда и урвать свой личный кусочек счастья. Чтобы урвать – нужно покинуть.
Жена генерального тоскливо смотрит в окно. Точнее, на подоконник – ждет, что вот-вот помидоры нальются соком и цветом. Они не торопятся, надо сказать. Они тоже смотрят на улицу и видят снег. И чувствуют некоторое несоответствие.
Да-да, у меня на подоконнике помидоры. И еще восемь горшков. С зеленью. ЮВ принесла алоэ-вера. «Жуйте, - говорит, - Наташа его по утрам, это помогает». Интересно от чего? От организации воинского учёта, надеюсь? Нет - оказывается, для иммунитета полезно. Вы разве не видели рекламу? Он уже давно ушел. К Свете, или так к Марине.
- Вы жуйте, Наташа, и ложечкой мёда заедайте.
- У меня на мёд аллергия.
- Тогда надо почистить печень!
Логика. Против неё не попреёшь, да мне и лень, честно говоря. Я киваю: чистая печень - моя кристальная мечта. Боже, только бы ЮВ не приступила к чистке прямо сейчас! С нее станется…
Юрист что-то нудит про суд. Я продолжаю кивать: печень, суд, аллергия… Мои реплики, все равно, ни к чему. Монологи ГИ самодостаточны. Однообразны. Навязли в зубах.
Позвонить? Позвоню. Написать? Напишу. Согласовать? Согласую…

Смотрю в окно. И чувствую некоторое несоответствие.

---

Снег.