Прочитала...

[Яснодрева]

Прочитала Дину Рубину «На солнечной стороне улицы». Одна из тех редких книг, закрывая которые, говорю спасибо. Говорю вслух. Невероятно красивый, сочный, яркий, вкусный язык. Читая – смакуешь фразу, получая настоящее удовольствие…
«… Когда я сильно устаю, я вспоминаю вязкий мёд ташкентского солнца… Керамический блеск виноградных листьев, тяжёлые брусы янтарных, слёзных на срезе, сушеных дынь, светящуюся изнутри золотую плоть абрикосов, сладкую истому чёрной виноградной кисти с жёлтыми крапинами роящихся ос»… Какие сравнения, образы, прилагательные – восторг!

Тёплая и полная любви история Ташкента и тех людей, которые сделали его не просто городом, а целым миром… Непростые судьбы, тяжелое время… Но не смотря ни на что счастливое детство. И город волшебный потому, что его уже нет.

Память, действительно, хоронит воспоминания под глубоким и тяжёлым слоем ила. Когда пытаешься восстановить ход событий, оживить чьи-то лица, воссоздать целое из кусочков и обломков, часто наталкиваешься на беспощадность времени – ему ничего и никого не жалко. А роман о родном городе – та самая царапинка на твердокаменности бытия. («И трагическое открытие, что остается в конце концов, лишь – невидимый след тонкого пальчика, царапающего по морозному стеклу») Попытка найти и воссоздать самое себя. Только попытка.

Так больно задевает, в последнее время странно, ненормально волнует – «Но страшен миг обнаружения себя в бездонных водах времени, - вселенский ужас и вселенская тоска: где я? кто я? как смогу одолеть этот бурный путь в кошмарной мгле?
И неужели меня не станет, когда я доплыву?»

«Чёрным гвоздиком в серую радужку вбит зрачок»

«…валится за рощу миндальных деревьев воспалённая миндалина солнца».


Прочитала «Кафедру» И. Грековой… Такая грустная повесть. Что-то печально-тоскливое поминутно выпрыгивало на меня со страниц, и глаза начинали слезиться сами собой. Ну да, я сильно простыла, жалею себя, и слишком болезненно воспринимаю мир. Всюду теперь мерещатся рассуждения о смерти, конечности бытия, старости, какой-то невероятной хрупкости и беззащитности человеческой жизни не столько внешней, сколько внутренней… И наше вечное невнимание друг к другу. Полная изолированность. Каждый в своей камере-одиночке.
Лидия Михайловна, плачущая на тахте; Флягин, переворачивающий парализованную тёщу, а потом бледный, потерянный - уходящий с Совета; Энэн, осторожно спускающийся по лестнице, омываемый потоком студентов, странно привязанный к Маечке, спящий на заседаниях кафедры…
Это чересчур для меня сейчас.

Comments

[Афина Пила?да!]

Яснодрева не думала, что тебе понравится Рубина. От того, что ошиблась, мне еще приятнее. Впрочем, пожалуй, это ее лучшая книга. По крайней мере из того, что я читала. "Вот идет мессия!" - последнее из мною у нее прочитанного, не впечатлила вовсе.
"Кафедра" и вовсе непонятное ч-т. Вроде незамысловатая, простая, даже в ч-т непонятная, но настолько цепляющая, оставляющая ч-т внутри, больное незаживающее. Наверное, только женщина - математик и могла написать такую книгу.

[Яснодрева]

Афина Пила?да! Выражаю официальную благодарность - без тебя неизвестно даже добралась бы когда-нибудь до этих книг.

[Афина Пила?да!]

Яснодрева я сама себе ее выражаю. Моей г-т местами просыпающейся интуиции. Покупать книги незнакомых авторов не в моем духе. А тут такие открытия. Случаем, натием. Вот никак со своим нестойким душевным неравновесием за Маргарет Этвуд не примусь

[Яснодрева]

Афина Пила?да! Без интуиции в жизни никуда. Привезу тебе Саган)

[Афина Пила?да!]

Яснодрева